Я считаю, тебе лучше остаться дома, Синтия, а потом ты могла бы зайти за Молли к мисс Браунинг, попозже днем, и вы бы вдвоем прогулялись.

— После того, как леди Харриет благополучно исчезнет! Я поняла, мама. Марш отсюда, Молли. Поторопись, а то приедет леди Харриет и пожелает видеть тебя так же, как и маму. Я постараюсь забыть, куда ты идешь, чтобы никто от меня не узнал, где ты, и поручусь в том, что мама потеряла память.

— Дитя мое, ну что за чепуху ты несешь! Ты меня совсем с толку сбила своими глупостями, — сказала миссис Гибсон, раздраженная и выбитая из колеи, как это обычно случалось с ней под градом лилипутских стрел, посылаемых Синтией. Она тут же прибегла к своему привычному и весьма беспомощному способу ответного удара, оказав знак своего благоволения Молли, который ни в малейшей степени не огорчил Синтию. — Молли, дорогая, сейчас очень холодный ветер, хотя и солнечно. Ты бы накинула мою индийскую шаль — это будет к тому же и очень красиво с твоим серым платьем, алое на сером. Я бы не каждому ее одолжила, но ты так аккуратна.

— Спасибо, — ответила Молли, оставив миссис Гибсон в некотором недоумении относительно того, будет принято ее предложение или нет.

Леди Харриет пожалела, что не застала Молли, но поскольку она была вполне согласна с трюизмом миссис Гибсон относительно «постоянства» и «старых друзей», то не видела причины говорить далее на эту тему, а опустилась в небольшое низкое кресло, поставив ноги на каминную решетку. Эта ярко блестящая стальная решетка была под строжайшим запретом для всех домашних и плебейских ног, и даже сама эта поза, если ее принимали, почиталась вульгарной и говорящей о невоспитанности.

— Вот и прекрасно, дорогая леди Харриет! Вы представить себе не можете, какое это удовольствие для меня — приветствовать вас у моего очага в моем скромном доме.

— Скромном! Ну-ну, Клэр, это уж, прошу прощения, чушь. Я никак не могу назвать эту милую маленькую гостиную частью «скромного дома». Она так удобна, в ней столько всяких очаровательных вещиц!

— Ах, как мала она должна вам казаться! Даже мне поначалу пришлось привыкать к ней.

— Что ж, возможно, наша классная комната была больше, но вспомните, какой пустой и голой она была — ничего, кроме сосновых столов, покрытых клеенкой, и парт. О, право, Клэр, я совершенно согласна с мамой, которая все время говорит, что вам очень повезло. А мистер Гибсон! Какой приятный, какой прекрасно образованный человек!

— Да, это правда, — медленно промолвила его жена, словно не желая сразу же расставаться со своей ролью жертвы обстоятельств. — Он очень приятный. Очень. Только мы так мало видим его! И конечно, он приезжает домой усталый, голодный, и ему не до разговоров со своей семьей, а хочется поскорее уйти спать.

— Ну, полно, полно вам, — сказала леди Харриет. — Теперь моя очередь. Мы выслушали жалобы жены врача, теперь слушайте стенания дочери пэра. Наш дом так переполнен гостями! Я сегодня к вам приехала буквально за одиночеством.

— За одиночеством?! — воскликнула миссис Гибсон. — Вы хотите остаться в одиночестве? — спросила она огорченно.

— Да нет же, глупенькая вы милая женщина! Моему одиночеству нужен слушатель, которому я могу сказать: «Как прекрасно одиночество!» Но я устала от обязанности развлекать. Папа такой радушный человек — он каждого встреченного приятеля зовет приехать погостить. Мама по-настоящему больна, но она не желает расставаться с репутацией здорового человека, потому что всю жизнь считала болезнь отсутствием самоконтроля. Поэтому ее утомляет и тревожит толпа людей, которые с разинутыми ртами ждут каких-нибудь развлечений, как выводок птенцов в гнезде. Поэтому мне и приходится быть птицей-родителем и рассовывать корм в их желтые кожистые клювы, а они его заглатывают прежде, чем я успеваю придумать, где найти новый. О, это развлечение в самом буквальном, самом тоскливом смысле этого слова. Так что сегодня утром я выдумала несколько разных предлогов и приехала сюда за тишиной и утешительной возможностью пожаловаться!

Леди Харриет откинулась на спинку кресла и зевнула. Миссис Гибсон взяла ее светлость за руку и ласково проворковала:

— Бедная леди Харриет!

Помолчав, леди Харриет выпрямилась в кресле и сказала:

— Я считала вас своим главным авторитетом в вопросах морали, когда была маленькой девочкой. Скажите мне, вы считаете, что лгать дурно?

— Дорогая! Как можно задавать такой вопрос? Разумеется, это очень дурно, даже очень грешно, можно сказать. Но я же знаю, что вы просто шутили, когда говорили, что солгали.

— Нет, совсем не шутила. Я солгала самым что ни на есть настоящим образом. Я сказала: «Я обязана поехать в Холлингфорд по делу», тогда как правда заключалась в том, что никакого обязательства не было: одно только нестерпимое желание освободиться на час-другой от своих гостей, а мое единственное дело — приехать сюда, зевать, жаловаться и сидеть развалясь, в свое удовольствие. Я и правда думаю, что у меня нехорошо на душе из-за того, что я наврала, как выражаются дети.

— Но дорогая леди Харриет, — сказала миссис Гибсон, слегка недоумевая, что же на самом деле означают слова, которые вертятся у нее на языке, — я уверена, что вы думали, что имели в виду то, что вы говорили, когда говорили это.

— Нет, не думала, — вставила леди Харриет.

— И, кроме того, виноваты эти надоедливые люди, которые довели вас до такого состояния. Да, это, конечно же, их вина, а не ваша. Ну и потом, вы ведь знаете, что такое светские условности, — ах, как они сковывают человека!

Леди Харриет помолчала с минуту, а потом спросила:

— Скажите мне, Клэр, вам ведь случалось лгать?

— Леди Харриет! По-моему, вы могли бы знать меня лучше, но я понимаю, что вы не то хотели сказать.

— Нет, именно то. Во всяком случае, вам, должно быть, приходилось лгать для благой цели. Как вы себя чувствовали после этого?

— Если бы когда-нибудь пришлось, я бы чувствовала себя ужасно. Я умерла бы от угрызений совести. «Правду, только правду и ничего, кроме правды» — мне всегда казалось, что это такие прекрасные слова. Ну и притом, в моей натуре столько несгибаемости, а в нашей сфере жизни так мало соблазнов, и если мы скромны, то мы и просты, и не скованы этикетом.

— Значит, вы очень осуждаете меня? Если меня осудит кто-нибудь другой, мне не будет так неприятно из-за того, что я сказала сегодня утром.

— Я никоим образом никогда не осуждала вас, даже в самой глубине души, дорогая леди Харриет! Осуждать вас! Это была бы самонадеянность с моей стороны.